Руки мои сестры руки мои брови
Начало. Предыдущая глава.
Змеи свивались в клубки, с каждой минутой их становилось всё больше и больше.
– Мамочка. Всхлипнула Мила.
Взято с go.mail.ru/search_images
– Это ты какую мамочку зовёшь то? Дрожа от страха проговорила Лида.
– Я так бабушку часто называю. Не знаю почему, само так получается. Мы сейчас погибнем? Может лучше было у этих тётенек остаться? Зря мы наверное убежали. Мила стояла дрожа всем телом крепко вцепившись руками в Лиду.
Вдруг девчонки почувствовали, что змеи стали волноваться, стали более подвижными, в какой-то момент они были готовы броситься на девчонок.
И в этот момент позади себя за спиной они услышали странный, непонятный шёпот, оглянувшись они увидели высокого старика, с длинной палкой и длинной седой бородой.
Старик продолжал шептать на странном, непонятном языке. Посмотрев на девчонок он начертил на земле странные знаки. И вдруг змеи, как по мановению волшебной палочки стали расползаться кто куда.
Подойдя ближе старик внимательно посмотрел на подружек.
– И кто тут забрёл в мои владения?
– Мы. Лида чувствовала, что от вида этого старика у неё подкашиваются ноги.
– Мы, мы. Передразнил их старик. А чего силой то баловались? Неужто не учил вас глупых никто, что нельзя? Старик нахмурил густые белые брови.
Взято с go.mail.ru/search_images
– Чему не учили? Мила от страха начала заикаться.
– Дайте-ка руки ваши. Старик протянул им свою большую ладонь.
Девчонки не сговариваясь протянули старику чистые, не порезанные ладошки.
– Да не эти, а те что резали. Старик рассмеялся.
Девчонки, смущаясь, протянули измазанные кровью ладошки. Старик положил их ладошки на свою большую тёплую ладонь, а сверху накрыл другой рукой.
Подружки заметили, как поменялось выражение лица старика. В какой-то момент он вдруг нахмурил брови, но потом видимо взял себя в руки и его лицо стало прежним.
– Сама судьба привела вас сюда. На зов крови пришли, вижу! Старик убрал руки.
Девчонки глянули на свои ладошки и поразились. На них не было и следа от пореза.
– Как это? Лида не могла поверить своим глазам.
– А почему змеи, Вас так слушаются? Милу просто разъедало любопытство.
– Нет во мне человеческих пороков и страха перед тёмной стороной. А значит и страха перед змеями нет. Ибо победил я их и сам стал Змием.
Девчонки не понимающе смотрели на старика. Они не чувствовали от него угрозы, наоборот они ощущали себя в полной безопасности.
– Ступайте за мной, самим вам всё равно не выйти из этого круга.
– Какого круга, дедушка? Мила внимательно разглядывала старика.
– Круга по которому вас ведьмы пустили. Чтобы сколько бы вы не бежали, а всё равно бы к ним возвращались. Старик с улыбкой погладил Милу по голове.
– Ведьмы? А про какой зов крови Вы говорили? Включилась в разговор Лида.
– Зов крови? Переспросил её старик. Это милая, так говорится. Сила начала в вас просыпаться и выхода искать. В тебе Лида пораньше, ведь ты же постарше будешь.
– Откуда Вы знаете?
Старик усмехнулся.
– Так ты же сама мне всё рассказала.
– Когда? Я же ничего не рассказывала? Лида остановилась изумлённая. Она точно помнила, что ничего не рассказывала.
– А как же? А помнишь, ты сидела в комнате на кровати и умывалась горючими слезами. Помнишь, как ты просила тогда живых или ушедших в мир Нави сородичей откликнуться тебе, к помощи взывала от того что не понимала что с тобой происходит? Старик дружелюбно улыбнулся Лиде.
Лида чувствовала, что была не в силах пошевелиться. Откуда? Но, откуда старик мог это знать? Ведь она же была совершенно одна в этот момент.
Конечно она помнила, как её обидела Наташка из класса, жестоко высмеяв перед ребятами. И Лида пожелала в сердцах ей зла. И всё случилось с поразительной точностью, как Лида представила. В тот же вечер Наташа попала в реанимацию. Её еле откачали, врачи сказали, что вообще чудо, что она выжила. Что такое они видят впервые.
– Дедушка, а Вы живой? Лида еле выговорила.
– Ты же руку мою трогала. Живой? Старик усмехнулся.
– Ну да, держала.
За разговорами они незаметно дошли до высокого терема.
– Ни чего себе! Поразились девчонки.
– Нравится? Старик показал рукой на терем.
– Очень! Вот это красотища! А почему никто не рассказывал про этот терем? Ведь всё равно деревня относительно недалеко? Мила была сильно удивлена.
– Наверное потому, что терем стоит в недоступном для людей месте. И не все могут попасть в него. Не то что увидеть. Старик жестом пригласил их войти.
Взято с go.mail.ru/search_images
Войдя в дом подружки ощутили странное чувство. Они чувствовали себя уютно и в безопасности, они чувствовали себя дома.
– Какое странное чувство! Я никогда раньше такого не испытывала, у нас в детском доме каждый был за себя. Даже когда с кем нибудь сдружалась, то всё равно никогда такого чувства не испытывала. Лида с интересом рассматривала внутреннее убранство в тереме.
– Конечно, странное для тебя. Ничего привыкнешь. Пронесёшь через себя это чувство и семья у тебя будет крепкая и с людьми будешь делиться этим чувством.
– А что ведьмы то от нас хотели? Мила смотрела в упор на старика.
Тяжело вздохнув старик начал свой рассказ.
– Смену они готовят. Скоро уйти должны двое из них в мир Нави, да вот только задумали они смерть перехитрить. Много лет назад заманили они к себе в сети вашу матушку. Чтобы деток она родила, силою для них подходящую, голову заморочили, путами опутали. Поздно Марьюшка спохватилась и к людям сбежала. Родились вы уже в мире людей. Старик вдруг замолчал.
– А что же дальше произошло? Не терпелось дальше узнать Лиде.
– Значит мы сёстры? Мила стояла тряся старика за руку.
– Сёстры, сёстры. Старик показал на длинную лавку, показывая жестом присаживаться к столу.
В этот момент отворилась дверь и из соседней комнаты к ним вошла красивая молодая женщина.
Продолжение.
“Сёстры”. Гл 17. Моя сестра строит глазки моему мужу.
Начало рассказа
Предыдущая глава
*****
В комнате я быстро приняла прохладный душ, надела лёгкое белое платье и оставив волосы полностью распущенными, нанесла лёгкий макияж. Щёки горели огнём, то ли от пара, то ли от переживаний…
-Катюша, – я спокойно вошла в зал, а оттуда ко мне кинулась Карина, распахивая руки для явно крепкий объятий…
Даня:
Удивление, шок и растерянность, — вот что отразилось на лице Кати. Было интересно наблюдать за сменой эмоций на прежде невозмутимом лице.
Изначально, когда я больше узнал о её отце, грешным делом, подумал, что бежала она именно от него, но видимо ошибся, не только от него… Её сестра, змея ещё та, это было прямо видно с порога. Таких я уже много повидал и глаз намётан.
С порога она стала ” стрелять” мне глазками и строить из себя саму невинность и добродушие. Жалко было её мужика. Он как пёсик за ней плетётся и выполняет каждый её приказ понимая один только взгляд.
“-Дорогой, помоги мне с застёжками на босоножках.”- елейным голоском говорила Карина.
“-Возьми чемодан” и т.д.
Что за семейка…
Катя:
-Дорогая, что же ты не сказала мне о свадьбе заранее? Разве мы бы успели так внезапно приехать, мы же отдыхали! Да зайчик? – зайчик-Артём, что-то вякнул и быстро затух. Выдрессировала. Смешнооо…
Карина излучала саму любовь ко мне, такая вся правильная…Обнимала меня, даже в щёки расцеловала. Только я всё равно с подозрением на неё смотрела и не понимала цели её визита. Уж я-то знала, что моя сестра не делает ничего просто так…
Они с Артёмом разместились на диване. Я не стала садиться рядом с ней, села напротив, в кресло, поближе к Дане.
-Даниил, а чем вы занимаетесь? У вас такой потрясающе красивый дом! – она восхищённо всё рассматривала. Я-то видела, что всё это напускное, но Даня…Он же понимает?
Даня держался отстранённо и по его лицу было сложно понять, что он думает по этому поводу.
-Я бизнесмен. – ответил серьёзно.
-Ой, такое расплывчатое понятие! – хихикнула Карина. Выглядела как идиотка, ей богу.
Она встала и внаглую пересела немного ближе к Дане, наклонившись на его сторону, отчего её и без того короткий сарафан стал ещё короче…
Я шумно втянула в себя воздух и возмущённо глянула на Даню, округлив глаза, когда увидела куда он смотрит. Вот не спрашивайте почему я так реагирую, для меня это всё тоже в новинку. Даня заметил мой взгляд и только приподнял брови, как бы спрашивая: “Что не так?”.
На Артёма я старалась не смотреть, ну его, достал. Я не испытывала никаких эмоций по поводу того, что он здесь присутствует. Ни злости, ни-че-го! Артём для меня пустое место. Куда больше меня волновал Даня. Я боялась, что он купится на её уловки и опозорит меня, переспав с моей младшей сестрой.
Ну, я так себя успокаивала. Нашла конечно оправдание…
А вот Артём всё время смотрел на меня, да ещё как смотрел…Наверное понял свою ошибку. Улыбнулась ему.
-Получите и распишитесь.
Мне кажется поговорка ” За что боролся, на то и напоролся”, как нельзя лучше подходит к его ситуации. Прекрасная жена, которую он так желал с ним…Это ли не счастье?)
-Артём, я сейчас ревновать буду. – смеясь сказала Карина, отрывая его от созерцания меня. Она улыбалась всем , но на меня глаза её смотрели зло, опасно.
-Ооо, какие люди! Я надеялась ты сгорела где-то на Мальдивах, а нет живая и даже доковыляла до нас. Как отдохнула? Выпустила литров пять яду там или и нам порцию привезла? – ох, а вот пришла и Лера. Эта молчать не станет…Сейчас будет что-то интересное. Запасаемся попкорном!
-Ммм, Лера вроде, да? Прости, я просто тебя не знаю. – пожала плечами Карина.
-Да тебе повезло просто, радуйся! – Лера улыбнулась во все 32 и села в соседнее со мной кресло. Даня следил за “концертом”, но в конце концов не выдержал и прервал словесную перепалку:
-Я думаю наши гости устали с дороги и им стоит отдохнуть. – он позвал всё того же паренька, что в первый день меня здесь встречал и попросил их разместить в гостевой комнате.
-Он что, вместо дворецкого тут?
Карина, мило улыбаясь и виляя задом вышла из зала и пошла с Артёмом за ручку наверх.
-И зачем ты её отослал? – спросила Лера.
-Мне стало её жалко, ты же не успокоишься. – рассмеялся Даня.
-Ладно девочки, развлекайтесь, а мне пора поработать. – и он ушёл, оставив нас с Лерой вдвоём.
Продолжение
Начало рассказа
Предыдущая глава
-Поздравляю. Сейчас нам пришёл подарок от Барта. Он поверил и никаких предъяв нет. «Ты рада?» —колко спросил и уставился на меня Даня.
— Это значит мы можем раньше развестись? – взволнованно спрашиваю и даже не знаю, радоваться мне или нет?
-Подозрительно это. – ответ Дани звучит глухо…
-Ну да…- эхом повторяю.
-И чем ты будешь заниматься? — это был наш разговор на утро. Тогда, когда нормальные люди празднуют второй день свадьбы, мы мирно попивали чай в столовой.
-Сейчас или вообще? – мельком глянув на него спрашиваю и отпиваю ароматный чай.
-Вообще. – сидит расслабленный, локти на столе, руки в замке, наблюдает за мной. Тушуюсь под этим взглядом.
-Нууу, мне бы стоило найти работу…- начала я и осеклась. Его добродушный настрой как рукой сняло.
-Нет. – махнул рукой и чуть не уронил чашку.
-Что значит нет? – зашипела я, тоже встала в “позу”. Хватит, больше командовать собой я не позволю! Он чуть чаем не поперхнулся, как раз отпил глоток…
-Моя жена не будет на кого-либо работать. – отрезал он, шумно поставив чашку. Я вспыхнула.
-Да какая я тебе жена?! Только на бумажке! Ты не заигрывайся давай!
-А не твою ли, прекрасную пятую точку я спасал? — вот гад!
Я надулась, аргументировать нечем. Он прав, чёрт возьми!
-Давай откроем тебе школу этих твоих танцев? – небрежно бросил он, активно жестикулируя, а я зависла…
-З-зачем тебе это?
-Ну как же, ты будешь работать на себя, развиваться и не забивать голову глупостями. В конце то концов, не мешать и не отвлекать меня от важных дел. Или школу хореографии, смотри там сама. – у него, так много денег?
-Я всё равно не понимаю…- прозвучал мой растерянный лепет.
-Оформлю на себя.
-Аааа…- ну, а что я ещё хотела? Вроде и так щедрое предложение.
-Я согласна. – Эх, была не была!
-Хорошо, тогда завтра к тебе приедет человек и с ним всё обговорите, скажешь, что ты и как ты видишь. Он всё это грамотно оформит и после подберём помещение. А сейчас у меня дела. Пока. – он встал, резко отодвинув стул и чуть не опрокинув его, размашистым шагом пошёл куда-то вглубь дома.
*****
-А, невеста, чего скучаешь тут одна? – на кухню вошла Лера. -Хотя какая невеста, жена! – она подняла указательный палец вверх и звонко рассмеялась.
-Не, ну знаешь сколько баб пыталось твоего мужа, взять в оборот? И кто бы подумал?! Катя, которую он видел то пару раз, в миг его скрутила по рукам и ногам!
-Лер, ты же знаешь…-она меня перебила, – Да, да, не начинай. Лучше скажи, как он? Хорош? С виду весь такой вау, там хоть природа не отыгралась? – она указала пальцем на пах и поиграв бровями, вновь рассмеялась, увидев моё выражение лица…
-Ну и морда, кислая. Вы чего, не спали что ль?
-Нет. – коротко отрезала я.
-Тьфу ты, так и брак будет недолгий. – Лера скривилась.
-Леррра!- буквально зарычала я.
-Ой, да знаю, что вы ненадолго и всё для дела. Бла-бла-бла. Мой совет, пока ты рядом с ним, используй свой шанс и не отпускай его от себя.
-Ты же была против. – зло бросила ей.
-Я была на эмоциях! – спокойно возразила Лера, присаживаясь напротив.
-Он предложил открыть школу хореографии.
-Ого, – присвистнула Лера. -И-и-и? Не спроста же? Может ты и правда его зацепила?
-Не выдумывай Лер, это всё временное. Да и школу он сказал оформит на себя.
-Ой, да потом переоформить…за день можно! – Леру вообще ничего не смущало.
-Да ну тебя! – отмахнулась я от неё. -Ты скажи, чем мы займёмся?
-У него тут сауна, бассейн есть…на нулевом этаже, пошли? – подскочила подруга.
-Класс! То, что нужно!
*****
-Какой же кайф. – мы с Лерой валялись в парилке и говорили о всякой ерунде. Она поделилась что Егор зовёт её обратно в Москву, но она упирается. Конечно, она говорит, что не уедет отсюда, но я думаю это всё дело времени…
-Катя, к тебе там гости приехали…- в парилку зашёл Даня, ни капли не смущаясь. Лера, приоткрыв лениво один глаз, сказала:
-Прекращай меня компрометировать. Имей совесть, я с Егором только помирилась.
Даня лишь усмехнулся и выдал то, отчего я выпала в осадок:
-Катя, к тебе сестра приехала. – значительная пауза. -С мужем. – этим он добил меня окончательно… На ватных ногах я поднялась и беспомощно оглянулась на Леру, та нахмурилась и кивков головы указала на выход.
-И что ей тут нужно, этой змее! – шипела мне на ухо Лера, пока мы шли по коридору за Даней.
-Я не знаю. Странно это всё! – шептала в ответ.
-Ладно, успокойся. Посмотрим, что она скажет. – кивнула и прикусив щёку изнутри, ускорила шаг.
Продолжение
Начало рассказа
Предыдущая глава
-Я ведь не сразу узнала, что она с ним крутит. Даня же девок на разок берёт, а они потом с ума сходят по нему… Я виновата, что заметила поздно! Она тогда вытащила меня из депрессии, а я не смогла её вытащить…- было видно, что Лера очень жалеет и это больная для неё тема…
-Даня сам то чистенький, но то, чем он занимается…Не лезь никогда туда. Обещаешь? – уставилась на меня.
-Лера, я не собираюсь мотаться там, где мы с таким человеком можем встретиться. И да, если ты переговорила со своим другом, то может поедем домой? Нагулялись, хватит уже…Лера согласилась со мной, вызвала официанта, расплатилась и мы вышли из VIP помещения.
Мы аккуратно прикрыли дверь, я остановилась у большого зеркала, чтобы поправить волосы и когда развернулась, чтобы продолжить свой путь, врезалась в Леру. Произошла резкая остановка, а всё потому, что мы налетели на какого-то мужчину. Лера издала непонятный звук и со стоном поздоровалась:
-Привет Даня. – ого, это тот самый, хозяин клуба?! – Я выглянула из-за её спины и полностью поняла её слова, о его красоте.
Ты встретила его впервые в вихре бала,
Пленительней его до этих пор
Ты никого еще не знала:
Он был красив как бог, и нежен, и остер…
Эти строчки бы подошли…
Высокий, спортивного телосложения. Он тоже смотрел на меня, своими пронзительными карими глазами. Я даже не различала его зрачков, настолько черны были его глаза, как сама тьма.
-Брр…
Чёрные короткие волосы и густые брови, только добавляли этим глазам загадочности и зловещности…Мужчина, сразу видно, что купается в женском внимании. Наверное, когда он появляется где-то, все дамы падают в обморок от такой красоты.
Подняв одну свою бровь, но обвёл нас снисходительным взглядом и потом медленно перевёл его на Леру, кивнул. Высокомерно так.
-Случилось что? – просто спросил.
-Нет. – резко ответила Лера и нащупав позади мою руку, дёрнула на себя и объявила:
-Мы уже уходим.
-Так быстро? Давай посидим, давно не виделись, не чужие же друг другу. – он улыбнулся уголками губ, пробежавшись кончиком языка по зубам и смотря при этом на меня. Передёрнула плечами. Всегда избегала такой тип мужчин, я их попросту боялась. Они способны уничтожить, вывернуть твою душу и просто растоптать.
Перед глазами так и засветилась карточка “Опасно. Беги!”
Он обернулся назад, взмахом руки подозвал пробегающего мимо официанта и сказал:
-Вина дамам, лучшего, и что-нибудь к нему организуй.
-Будет сделано! – он разве что не поклонился своему хозяину.
-Нет, ты не понял. Нам уже пора. – Лера попыталась его обойти и протащить меня следом, но он перекрыл нам выход, одним лишь движением в сторону. Шкаф…огромный шкаф…Могу поспорить, он ещё и в татуировках весь…
— Это ты не поняла. Я не спрашивал или предлагал. Я сказал, что вы сегодня составите мне компанию.-он отошёл, небрежно открыл дверь и жестом руки пригласил войти обратно туда откуда мы вышли.
-Дамы…- почти галантно…
Мы переглянулись как загнанные лани и послушно прошли в вип-комнату.
-Лера. Слышал твой муж опять в городе.
-Он не мой муж. – огрызнулась Лера, присаживаясь на диванчик. На это Даня лишь рассмеялся, усаживаясь на диван и вальяжно раскинув руки по разным сторонам, положив их наверх спинки дивана.
— Это не мои проблемы, но, он просил устроить вам встречу.
-И ты конечно же не в силах ему отказать! – усмехнулась Лера.
Он тихо и немного с хрипотцой рассмеялся.
-Обольститель. – отметила я. Он знает, как действует на женщин и умело этим пользуется. Вот и сейчас, общаясь с Лерой, он не оставлял и меня без внимания. Его взгляд ощупал меня с головы до ног не один раз, пока у них шла “беседа” и в итоге он переключился на меня.
-Лера, может познакомишь меня со своей очаровательной подружкой?
-Нет. – казалось она его совсем не боится.
Он улыбнулся, опять так снисходительно, как будто ему забавна её реакция.
-Даниил. – представился он сам.
-Екатерина. – твёрдо ответила я и отвела от него взгляд.
-Вы очаровательны. И ваш румянец вам к лицу.
– ОГО! – Я, наверное, покраснела ещё больше, пряча глаза и невольно косясь на Леру. Та тоже была красная, но скорее от злости…
Продолжение
Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний.
Нежные!
Вы любовь на скрипки ложите.
Любовь на литавры ложит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!
Приходите учиться —
из гостиной батистовая,
чинная чиновница ангельской лиги.
И которая губы спокойно перелистывает,
как кухарка страницы поваренной книги.
Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
Не верю, что есть цветочная Ницца!
Мною опять славословятся
мужчины, залежанные, как больница,
и женщины, истрепанные, как пословица.
1
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре»,— сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце — холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.
Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.
Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала,—
вон его!
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.
В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.
Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот,—
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы —
большие,
маленькие,
многие!—
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
А ночь по комнате тинится и тинится,—
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.
Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Помните?
Вы говорили:
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть»,—
а я одно видел:
вы — Джоконда,
которую надо украсть!
И украли.
Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!
Дразните?
«Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий».
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
И чувствую —
«я»
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,—
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезнённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!
На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.
Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос!
Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети из горящего здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки «Лузитании».
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний,—
ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони!
2
Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю «nihil».
Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!
Я раньше думал —
книги делаются так:
пришел поэт,
легко разжал уста,
и сразу запел вдохновенный простак —
пожалуйста!
А оказывается —
прежде чем начнет петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения.
Пока выкипячивают, рифмами пиликая,
из любвей и соловьев какое-то варево,
улица корчится безъязыкая —
ей нечем кричать и разговаривать.
Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни
рушит,
мешая слово.
Улица муку молча пёрла.
Крик торчком стоял из глотки.
Топорщились, застрявшие поперек горла,
пухлые taxi и костлявые пролетки
грудь испешеходили.
Чахотки площе.
Город дорогу мраком запер.
И когда —
все-таки!—
выхаркнула давку на площадь,
спихнув наступившую на горло паперть,
думалось:
в хорах архангелова хорала
бог, ограбленный, идет карать!
А улица присела и заорала:
«Идемте жрать!»
Гримируют городу Круппы и Круппики
грозящих бровей морщь,
а во рту
умерших слов разлагаются трупики,
только два живут, жирея —
«сволочь»
и еще какое-то,
кажется, «борщ».
Поэты,
размокшие в плаче и всхлипе,
бросились от улицы, ероша космы:
«Как двумя такими выпеть
и барышню,
и любовь,
и цветочек под росами?»
А за поэтами —
уличные тыщи:
студенты,
проститутки,
подрядчики.
Господа!
Остановитесь!
Вы не нищие,
вы не смеете просить подачки!
Нам, здоровенным,
с шаго саженьим,
надо не слушать, а рвать их —
их,
присосавшихся бесплатным приложением
к каждой двуспальной кровати!
Их ли смиренно просить:
«Помоги мне!»
Молить о гимне,
об оратории!
Мы сами творцы в горящем гимне —
шуме фабрики и лаборатории.
Что мне до Фауста,
феерией ракет
скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
Я знаю —
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!
Я,
златоустейший,
чье каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал!
Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
с лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра,
мы,
каторжане города-лепрозория,
где золото и грязь изъязвили проказу,—
мы чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!
Плевать, что нет
у Гомеров и Овидиев
людей, как мы,
от копоти в оспе.
Я знаю —
солнце померкло б, увидев
наших душ золотые россыпи!
Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы —
каждый —
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!
Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
и не было ни одного,
который
не кричал бы:
«Распни,
распни его!»
Но мне —
люди,
и те, что обидели —
вы мне всего дороже и ближе.
Видели,
как собака бьющую руку лижет?!
Я,
обсмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный
скабрезный анекдот,
вижу идущего через горы времени,
которого не видит никто.
Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
А я у вас — его предтеча;
я — где боль, везде;
на каждой капле слёзовой течи
распял себя на кресте.
Уже ничего простить нельзя.
Я выжег души, где нежность растили.
Это труднее, чем взять
тысячу тысяч Бастилий!
И когда,
приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю —
вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая!—
и окровавленную дам, как знамя.
3
Ах, зачем это,
откуда это
в светлое весело
грязных кулачищ замах!
Пришла
и голову отчаянием занавесила
мысль о сумасшедших домах.
И —
как в гибель дредноута
от душащих спазм
бросаются в разинутый люк —
сквозь свой
до крика разодранный глаз
лез, обезумев, Бурлюк.
Почти окровавив исслезенные веки,
вылез,
встал,
пошел
и с нежностью, неожиданной в жирном человеке
взял и сказал:
«Хорошо!»
Хорошо, когда в желтую кофту
душа от осмотров укутана!
Хорошо,
когда брошенный в зубы эшафоту,
крикнуть:
«Пейте какао Ван-Гутена!»
И эту секунду,
бенгальскую,
громкую,
я ни на что б не выменял,
я ни на…
А из сигарного дыма
ликерною рюмкой
вытягивалось пропитое лицо Северянина.
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!
Вы,
обеспокоенные мыслью одной —
«изящно пляшу ли»,—
смотрите, как развлекаюсь
я —
площадной
сутенер и карточный шулер.
От вас,
которые влюбленностью мокли,
от которых
в столетия слеза лилась,
уйду я,
солнце моноклем
вставлю в широко растопыренный глаз.
Невероятно себя нарядив,
пойду по земле,
чтоб нравился и жегся,
а впереди
на цепочке Наполеона поведу, как мопса.
Вся земля поляжет женщиной,
заерзает мясами, хотя отдаться;
вещи оживут —
губы вещины
засюсюкают:
«цаца, цаца, цаца!»
Вдруг
и тучи
и облачное прочее
подняло на небе невероятную качку,
как будто расходятся белые рабочие,
небу объявив озлобленную стачку.
Гром из-за тучи, зверея, вылез,
громадные ноздри задорно высморкая,
и небье лицо секунду кривилось
суровой гримасой железного Бисмарка.
И кто-то,
запутавшись в облачных путах,
вытянул руки к кафе —
и будто по-женски,
и нежный как будто,
и будто бы пушки лафет.
Вы думаете —
это солнце нежненько
треплет по щечке кафе?
Это опять расстрелять мятежников
грядет генерал Галифе!
Выньте, гулящие, руки из брюк —
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук —
пришел чтоб и бился лбом бы!
Идите, голодненькие,
потненькие,
покорненькие,
закисшие в блохастом грязненьке!
Идите!
Понедельники и вторники
окрасим кровью в праздники!
Пускай земле под ножами припомнится,
кого хотела опошлить!
Земле,
обжиревшей, как любовница,
которую вылюбил Ротшильд!
Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,
как у каждого порядочного праздника —
выше вздымайте, фонарные столбы,
окровавленные туши лабазников.
Изругивался,
вымаливался,
резал,
лез за кем-то
вгрызаться в бока.
На небе, красный, как марсельеза,
вздрагивал, околевая, закат.
Уже сумашествие.
Ничего не будет.
Ночь придет,
перекусит
и съест.
Видите —
небо опять иудит
пригоршнью обгрызанных предательством звезд?
Пришла.
Пирует Мамаем,
задом на город насев.
Эту ночь глазами не проломаем,
черную, как Азеф!
Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,
вином обливаю душу и скатерть
и вижу:
в углу — глаза круглы,—
глазами в сердце въелась богоматерь.
Чего одаривать по шаблону намалеванному
сиянием трактирную ораву!
Видишь — опять
голгофнику оплеванному
предпочитают Варавву?
Может быть, нарочно я
в человечьем месиве
лицом никого не новей.
Я,
может быть,
самый красивый
из всех твоих сыновей.
Дай им,
заплесневшим в радости,
скорой смерти времени,
чтоб стали дети, должные подрасти,
мальчики — отцы,
девочки — забеременели.
И новым рожденным дай обрасти
пытливой сединой волхвов,
и придут они —
и будут детей крестить
именами моих стихов.
Я, воспевающий машину и Англию,
может быть, просто,
в самом обыкновенном Евангелии
тринадцатый апостол.
И когда мой голос
похабно ухает —
от часа к часу,
целые сутки,
может быть, Иисус Христос нюхает
моей души незабудки.
4
Мария! Мария! Мария!
Пусти, Мария!
Я не могу на улицах!
Не хочешь?
Ждешь,
как щеки провалятся ямкою
попробованный всеми,
пресный,
я приду
и беззубо прошамкаю,
что сегодня я
«удивительно честный».
Мария,
видишь —
я уже начал сутулиться.
В улицах
люди жир продырявят в четырехэтажных зобах,
высунут глазки,
потертые в сорокгодовой таске,—
перехихикиваться,
что у меня в зубах
— опять!—
черствая булка вчерашней ласки.
Дождь обрыдал тротуары,
лужами сжатый жулик,
мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп,
а на седых ресницах —
да!—
на ресницах морозных сосулек
слезы из глаз —
да!—
из опущенных глаз водосточных труб.
Всех пешеходов морда дождя обсосала,
а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет;
лопались люди,
проевшись насквозь,
и сочилось сквозь трещины сало,
мутной рекой с экипажей стекала
вместе с иссосанной булкой
жевотина старых котлет.
Мария!
Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?
Птица
побирается песней,
поет,
голодна и звонка,
а я человек, Мария,
простой,
выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.
Мария, хочешь такого?
Пусти, Мария!
Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!
Мария!
Звереют улиц выгоны.
На шее ссадиной пальцы давки.
Открой!
Больно!
Видишь — натыканы
в глаза из дамских шляп булавки!
Пустила.
Детка!
Не бойся,
что у меня на шее воловьей
потноживотые женщины мокрой горою сидят,—
это сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых любовей
и миллион миллионов маленьких грязных любят.
Не бойся,
что снова,
в измены ненастье,
прильну я к тысячам хорошеньких лиц,—
«любящие Маяковского!»—
да ведь это ж династия
на сердце сумасшедшего восшедших цариц.
Мария, ближе!
В раздетом бесстыдстве,
в боящейся дрожи ли,
но дай твоих губ неисцветшую прелесть:
я с сердцем ни разу до мая не дожили,
а в прожитой жизни
лишь сотый апрель есть.
Мария!
Поэт сонеты поет Тиане,
а я —
весь из мяса,
человек весь —
тело твое просто прошу,
как просят христиане —
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».
Мария — дай!
Мария!
Имя твое я боюсь забыть,
как поэт боится забыть
какое-то
в муках ночей рожденное слово,
величием равное богу.
Тело твое
я буду беречь и любить,
как солдат,
обрубленный войною,
ненужный,
ничей,
бережет свою единственную ногу.
Мария —
не хочешь?
Не хочешь!
Ха!
Значит — опять
темно и понуро
сердце возьму,
слезами окапав,
нести,
как собака,
которая в конуру
несет
перееханную поездом лапу.
Кровью сердце дорогу радую,
липнет цветами у пыли кителя.
Тысячу раз опляшет Иродиадой
солнце землю —
голову Крестителя.
И когда мое количество лет
выпляшет до конца —
миллионом кровинок устелется след
к дому моего отца.
Вылезу
грязный (от ночевок в канавах),
стану бок о бок,
наклонюсь
и скажу ему на ухо:
— Послушайте, господин бог!
Как вам не скушно
в облачный кисель
ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
Давайте — знаете —
устроимте карусель
на дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
и вина такие расставим по столу,
чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
хмурому Петру Апостолу.
А в рае опять поселим Евочек:
прикажи,—
сегодня ночью ж
со всех бульваров красивейших девочек
я натащу тебе.
Хочешь?
Не хочешь?
Мотаешь головою, кудластый?
Супишь седую бровь?
Ты думаешь —
этот,
за тобою, крыластый,
знает, что такое любовь?
Я тоже ангел, я был им —
сахарным барашком выглядывал в глаз,
но больше не хочу дарить кобылам
из сервской муки изваянных ваз.
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова,—
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!
Пустите!
Меня не остановите.
Вру я,
в праве ли,
но я не могу быть спокойней.
Смотрите —
звезды опять обезглавили
и небо окровавили бойней!
Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
Глухо.Вселенная спит,
положив на лапу
с клещами звезд огромное ухо.
Владимир Маяковский
Владимир Маяковский не сразу начал писать стихи — сначала он собирался стать художником и даже учился живописи. Слава поэта приш